ПРЕЛЮДИЯ
Эта книга задумывалась не как художественное произведение, а как биографический альбом о выдающемся российском композиторе Аднане Шахбулатове. Так и получилось: архивные репродукции, немного воспоминаний друзей и коллег, еще меньше – слов автора. Да, почти что – биография…
Я – автор.
Меня зовут Лёма Шахбулатов. Шахбулатов Аднан мне – брат…
Цифры и факты:
25 ноября 1937 года – рождение.
20 лет – первая песня («Фестивальная»).
35 лет – автомобильная катастрофа (29 октября 1973 года). Перелом позвоночника; постель.
18 лет. 7 месяцев, 6 дней.
4 июня 1992 года – кончина.
55 лет – «стаж» жизни на земле.
19 из них – в недвижимом состоянии.
Жена – Зайнап (Зоя), дочь – Индира…
г. Москва. 2007 г.
* * *
- Вы – Шахбулатов? – окликнул меня женский голос в коридоре факультета журналистики Московского университета.
- Да, имею честь!
- А вам знакомо имя Аднана Шахбулатова?
- Кажется, это чеченский композитор…
- Хм… кажется. А он вам – не брат, не родственник? Дело в том, что я вечерами работаю в здании Союза композиторов СССР на метро Проспект Маркса. Ну, работаю – громко сказано, подрабатываю… убираюсь, словом. И вот недавно мыла полы в вестибюле, увидела афишу. Анонс концерта в честь открытия там по счету съезда Союза композиторов СССР. И в одном ряду с Чайковским, Гайдном, Бетховеном и Шостаковичем в ней стоит и имя какого-то Аднана Шахбулатова. Я вот и подумала, быть может, это ваш брат или…
- Ну, если он в такой компании, тогда точно мой брат, - признал я столь многообещающее родство…
Через пару дней впервые в жизни я присутствовал на концерте симфонической музыки. По контрамарке, которую устроила мне моя однокурсница Зоя Багдасарова. И в ее компании.
Сначала был Чайковский. Затем – кто-то еще из великих. И потом торжественный голос объявил:
- Аднан Шахбулатов. «Прелюдия для флейты, арфы и струнных». Московский государственный симфонический оркестр, дирижер – Вероника Дударова.
…Я в музыке смыслю лишь двумя категориями: «Нравится» и «Не нравится». И потому не мне судить, диссонировало или, напротив, гармонировало соседство в одной программе творений титанов мировой музыки и моего брата. Но никогда, ни до этого, ни после, я не испытывал большей гордости за себя, за брата, за нашу семью и, если честно, за весь чеченский народ, нежели в этот вечер…
На другой день я ходил по коридорам родного журфака гоголем. Мне казалось, все студенты Московского университета были вчера на этом концерте, и теперь они только и ждут того, что я, великий и недоступный, снизойду до разговора с ними. А самым счастливым, может быть, дам великодушно еще и автограф…
* * *
…Концерт, как сказано, потряс меня. Однако ж не разбудил страсти к сонатам, симфониям и романсам. Не Аднан я – не вышло у нас с музыкой любви. Да я и к эстраде, самому легкоусвояемому жанру, отношусь спокойно. Ну да, Битлы, разумеется. «Besame Mucho», как же, как же! Но опять же – нравятся. Не более. Словом, не моя это Королева – Музыка. А вот же страдал я из-за нее систематически. Из-за нее тоже.
Сейчас расскажу – как.
Этот мой «подвиг», то есть, поход на симфонический концерт, увы, не избавил от ставшей к тому времени уже традиционной порке, что устраивал мне Аднан всякий раз, когда я приезжал домой на каникулы. Откроюсь, учился я так себе. Мог, но не хотел. Сессии же сдавал, как правило, на «хорошо» и даже «отлично». То есть, учеба давалась мне. И потому чаще, чем на лекциях-семинарах или в Библиотеке им. Ленина (по соседству), я засиживался, известная история, в кабаках. В «Ангаре» или в «Жигулях» – на Арбате. А то и в самой актуальной тогда «Узбечке» на Неглинке. И такой вот, с позволения сказать, студент, я по возвращению в Грозный после каждой сессии первым делом должен бы ехать к Аднану.
С зачетной книжкой, разумеется.
Сказать, что он едва ли не с порога начинал гонять меня по всем предметам, особенно по тем, против которых в моей зачетке стояли «отл.» и «хор.», значит, сказать на «двойку». Я предпочел бы сто раз пойти на экзамен к легендарной Кучборской, что читала нам великовозрастную греческую и такую же древнюю римскую литературу, чем однажды держать ответ перед Аднаном. Он же без видимых усилий (с его-то образованием!) сразу замечал провалы в моей учебе.
Так и музыкального слуха не надобно!
- Вот убей, не пойму, за что этому остолопу поставили «четверку» по истории зарубежных искусств! – негодовал он всякий раз, призывая засвидетельствовать мое невежество супругу Зою. - Он не знает предмета даже на «единицу»!
Зоя, добрая душа, всегда была на моей стороне:
- Не мучай парня! Его в Москве преподаватели пытали, он приехал отдохнуть домой, а тут – ты…
- Хорошо, я отстану, пожалуйста! - кипятился Аднан. – Но пусть он хотя бы раз сделает выводы. Хотя бы один раз! Учиться в столице, да еще в таком вузе, который закончили великие умы человечества – это большое, просто колоссальное счастье! В Москве – самые лучшие театры, музеи, концертные залы, библиотеки, выставки... И за каждый день, проведенный там, человек, не важно, откуда он, из Грозного или Ленинграда, Магадана или Ташкента, должен отдельно благодарить судьбу!
Покончив с зачеткой, Аднан начинал расспрашивать меня о том, в каких театрах, музеях и концертных залах я побывал за отчетный период. С перечислением имен писателей, поэтов и композиторов, естественно. А также – режиссеров, на чьих постановках я побывал. И – артистов, прима-балерин, занятых в операх-балетах, где я тоже, разумеется, имел счастье быть. Если бы я посещал музеи и театры, мне бы не составило особенного труда выдержать эти экзамены. Но я же не бывал нигде! Однако отступать, то есть, признаться, что я не посетил ни одного музея, ни одного театра, в моем положении было равносильно тому, чтобы лично затянуть петлю на своей шее.
- В Пушкинском, - нагло соврал я однажды.
- Что ты говоришь! – Аднан изобразил вид, который делают, когда хотят дать понять, что ему послышалось. И после паузы:
- Ну и как?
- Очень понравилось…
- Что понравилось?
- Понравились интерьеры, картины, скульптуры…
- А в каком, повтори, ты побывал музее?
- Как в каком? Я же говорю – в Пушкинском музее!
- Да, я понял, что – в Пушкинском. Но в каком именно Пушкинском?
Пауза длилась ровно столько, сколько мне хватило, чтобы понять глубину той пропасти, в которую я только что сорвался из-за своей дремучей темноты. Но откуда мне, повесе, завсегдатаю ресторанов, было знать, что в Москве есть, как минимум, два Пушкинских музея! И это, не считая многочисленных пушкинских выставок, отделений и филиалов.
- Ну, в этом… как его в Пушкинском музее, - не зная, что добавить, я стал судорожно разминать мозги, силясь вспомнить хотя бы название станции метро, рядом с которой этот музей находится.
- Вспомнил! – радостно вскричал я. - Это был Пушкинский музей, что на Кропоткинской...
- Это уже горячо! - съязвил Аднан.
Он знал, что я попался. И просто играл со мной.
- И какой же музей находится на Кропоткинской: Музей Пушкина или Музей имени Пушкина?
Я понимал, времени на раздумья у меня нет. Но, как назло, вместо ответа на ум пришел дурацкий сапер, который ошибается один раз. И, увы, как вы уже догадались, я не угадал!
Что было дальше, не буду рассказывать. И так понятно. Но первым делом, только-только вернувшись в Москву, я отправился сначала в Музей А.С.Пушкина, а потом и в Музей изобразительных искусств им. А.С.Пушкина. Самое любопытное, что оба они, как я узнал тогда же, находятся на одной и той же станции метро.
На Кропоткинской…
Обмануть Аднана было невозможно.
Он чувствовал фальшь, ложь, еще до того, как кто-то (кто угодно) только надумал слукавить…
* * *
…Аднан для меня был больше, чем брат. Учитель? Может быть. Но как-то просто звучит. А он не любил банальностей. Ох, как он их не любил!
Простые вопросы-ответы.
Поверхностные выводы.
Вздорные суждения.
Прежде, чем задать Аднану вопрос – будь то литература, живопись или европейский футбол – надо было семь раз подумать. Иначе вместо ответа рисковал услышать ухмылку. И это в лучшем случае.
И – слышишь…
И – молчишь…
А что еще остается?
- Чего молчишь? – Аднан не чувствует бездну.
- Да так…
- Не молчи. Если не о чем говорить – спрашивай!
- Ага, спросишь тут! - это я уже про себя. Хорошо, если чем-нибудь не запустит.
Однажды запустил.
Это было зимой, не помню точно, какого года. У Аднана и Зои жил попугай. Залетный. Но такой любимый! Отзывался на клич: Моля. Аднан научил его пить воду изо рта. Наберет. Сложит губы трубочкой, а тот и пьет!
Любовь...
И вот однажды Моля пропал.
Я прихожу. Тишина. Встречает Индира. Дочь. Глаза – влажные. И шепотом:
- Тс-с, Моля пропал. Второй день как. Вылетел в форточку и… Ты только не вздумай говорить с ним о нем…
Я прохожу.
Аднан лежит.
Сумерки на лице.
Поздоровался глазами.
Тишина. Полчаса... Час… Думаю себе: надо что-то сказать, надо что-то говорить.
Или лучше молчать?
Молчу.
Еще час проходит. Не выдерживаю.
- Аднан, может, мне поехать на птичий рын…
Договорить не дал.
Что это был за предмет, который полетел в мою сторону, я уже не помню, но его гневный крик до сих пор стоит в ушах.
- Вон отсюда! Это же был член семьи!
* * *
…Аднан очень любил поспорить, подискутировать. Было бы о чем. И, главное, с кем. Но – со мной!? О чем!? В музыке я – ноль. А во всем остальном он разбирался еще лучше. Живопись? Никогда до него я не слышал эти имена. Питер Брейгель-старший. Младший Брейгель. Иероним Босх. Батюшки! Якопо Тинторетто. А ведь это были величайшие художники. Литература? Он знал всего Чехова! И любого другого писателя, поэта, мыслителя. Пушкина, Пастернака, Достоевского, Гаршина, Рабле, Лермонтова, Рубцова, Хемингуэя, Лескова, Гете... Мог долго рассказывать (спорить было не с кем) о форме японской поэзии хайку, о которой, например, я – студент-гуманитарий, впервые услышал от Аднана.
Ну, где черпает он эти знания!
Откуда они у него?
Из сурового детства, в котором, как сам писал, было много холода и мало хлеба, а книг, искусства – и подавно? Из юношества, когда все мысли были только о музыке, а на все остальное просто не оставалось времени? Но все, кто знал его, и к кому я обращался с просьбой рассказать о нем, в первую очередь говорили об этом: об интеллекте Аднана, о его умении увлечь собеседника в бескрайний мир живописи, музыки и литературы. И надо ли говорить, что он бывал безмерно рад, когда я приходил к нему с кем-то из своих друзей или знакомых…
Апти Бисултанов, выдающийся чеченский поэт, с которым мы одно время приятельствовали, давно просил меня о встрече с Аднаном. И вот случилось однажды. Вместо двух часов, что обещал уделить нам брат (он в этот вечер чувствовал себя не очень важно), мы просидели все четыре. Апти не хотел уходить. Хотя «экзамен» явно провалил.
Аднан спросил его для начала о современной германской поэзии, но потом, когда понял, что тот далек от темы, решил сыграть на его поле, для начала уточнив, есть ли у Апти любимые поэты.
- Гарсиа Лорка, - не раздумывая, ответил он.
Лучше бы он промолчал!
Или назвал, на худой конец, Чичибабина. Борис Чичибабин тоже приходился кумиром Апти Бисултанову.
- Да-а! – обрадовался Аднан. – Ну-ка, прочитай мне что-нибудь из раннего Лорки. Например, стихи из его первого сборника. Апти не знал раннего Лорку. Или не помнил. А, может, и знал, и помнил да просто растерялся. И потому смотрел на меня, будто я – Лорка, и буду сейчас вместо него читать стихи.
- А он раннего Лорку еще в раннем детстве освоил, потому и забыл, - позволил я себе наглость пошутить, чтобы спасти явно тонущего Бисултанова.
Аднан сурово посмотрел на меня: куда лезешь, неуч? Выяснилось, что в боготворимой поэтом Бисултанова испанской поэзии, равно, как и в стихах Гарсии Лорки, Аднан разбирается почти так же, как в собственном творчестве. И Апти в этот вечер узнал много нового не только о своем любимом поэте, но и вообще о мировой культуре. Аднан увлеченно, как он это умел, рассказывал о прозе Гаршина, Достоевского и Набокова, о философии Сенеки, Канта и Соловьева, о живописи Верещагина и Ботичелли. Ну и о глубине Корана, конечно…
Апти вздохнул, лишь, когда мы вышли на улицу.
- Вот это глыба! – то и дело повторял он первые полчаса, пытаясь прийти в себя от потрясения. А потом, осознав, видимо, величину интеллектуального разрыва между Аднаном и собой, взяв меня за рукав, остановил:
- Да мы же должны на руках его носить!
Кто бы спорил…
* * *
…Я еще в детстве запомнил историю становления Аднана, как музыканта, десятки раз пересказанную разными родственниками. И каждым – на свой лад. Правду об этом Аднан сам поведал в своем рассказе «Случай из жизни» (он публикуется в этом сборнике).
Трудно поверить, что рассказ написан учеником… 10 класса. Даже с учетом того, что в годы юношества Аднана Шахбулатова в 1 классе могли учиться и 10-летние дети. Настолько зрелый, выверенный в нем каждый слог. Подчеркнуто прилежен и стиль. Словом, кажется, что автор – не учащийся школы, а учитель литературы. Или, скорее, – преподаватель литературоведения.
Глава семьи Шахбулатовых Маки (ударение на первом слоге) очень не желал, чтобы Аднан занимался музыкой. «Сын Маки – артист!» - гордое сердце горца-аскета из далекого Кербича, что уперся своими башнями в берег Галанчожа, словно боясь сползти в воду, было готово разорваться от одной лишь мысли, что Аднан может выйти на сцену. И Хадижт, мать Аднана, очень рисковала, когда в сговоре с сыном скрыла тот факт, что он поступил учиться в музыкальное, а не в торговое училище, как велел отец. Маки же узнал об этом лишь через годы. Но и тогда не простил давнего обмана…
Маки Шахбулатов был просто беспощаден ко всяким человеческим слабостям. И страсть сына к искусству тоже принимал за душевную квелость. «Настоящий мужчина может и должен любить лишь коня и оружие», - говорил он. А разговоры о том, что у мужчин иногда случается и любовь к жене, матери, детям, наконец, его только смешили. Рассказывали, во время Великой Отечественной войны Маки, будучи сотрудником НКВД, лично (в смысле – один) пленил в горах Шатоя двух или трех германских парашютистов.
Не буду раскрывать всей тайны, но я слышал также доподлинную историю о том, как Маки спас одного старца из немногочисленной плеяды самых почитаемых тогда и ныне чеченцев. Непререкаемый духовный авторитет, тот навлек на себя чем-то немилость сталинских властей. Маки получил секретный приказ – арестовать старика. Однако в ночь перед рассветом, когда он должен был прийти в его дом с ордером на арест и нарядом караульных, Маки тайно навестил старца. И предложил… бежать. Так и спас. Потомки этого человека до сих пор вспоминают его с благодарностью…
На похоронах Маки Шахбулатова (в 1984 году в селении Шалажи) его ровесники клятвенно свидетельствовали о личном мужестве и бесстрашии отца Аднана. «Как-то мы с Ахьмадом из Урус-Мартана работали на мельнице, - вспоминал один старый гехинец. - И вот в обеденное время, когда мы отдыхали, подъехали верхом офицеры госбезопасности. Обыскали. Нашли пистолет. Забрали, приказав назавтра явиться обоим в отдел. И вот сидим мы, понурив головы. Является Маки. Тоже верхом. «Что случилось?» - спрашивает. Мы же стыдимся даже глаза поднять. Рассказали. Спросил, в какую сторону ускакали офицеры. Не прошло и часа, возвращается. Не слезая с коня, бросает пистолет: «Если вам не хватает мужества защитить свое оружие – не носите его!»
Безусловно, с таким суровым, совершенно не знавшим чувства жалости и сострадания к кому бы то ни было отцом, Аднану было очень нелегко найти и обрести себя в музыке – в сфере искусства, которую тот не признавал вовсе.
* * *
…Так и быть, открою еще одну тайну. Мало кто знает, что Аднан Шахбулатов помогал становлению национально-демократического движения чеченского народа. Нет, он не был в одних рядах с Дж. Дудаевым; и даже в страшном сне мне не могло привидеться, что их могут объединять общие политические цели. Просто у брата был друг. Хороший друг. Зелимхан Яндарбиев. Кстати, именно он, а не Дудаев, считался лидером национального движения в конце 80-х. У них с Аднаном к тому времени сложилось много общего. Главное же – песня. Очень красивая и удивительно сентиментальная песня о Родине «Нохчийчьо, сан сирла седа» («Чечня, звезда моя»). Я и сейчас не могу слушать ее без содрогания.
И вот однажды во времена перестройки Зелимхан попросил Аднана (я стал невольным свидетелем того разговора) помочь в создании демократической организации. Он пришел с кипой каких-то бумаг – как оказалось, это были учредительные документы Вайнахской демократической партии.
- Аднан, не скрою, ты нужен нам, как локомотив, точнее, как таран, - начал Яндарбиев. – Ты знаменит. Ты авторитетен. С тобой везде и всюду считаются. И в обкоме КПСС, и в Совете министров. Мы же хотим всего лишь построить общество, в основе которого будет не большевистский фундамент, а демократия. Но нам не дают этого. А Доку (Д.Г.Завгаев – тогда первый секретарь Обкома партии – авт.) и его «опричники» устроили на нас гонения. Не дают даже в парках собираться…
Ну, и дальше в таком же духе.
Аднан ответил, что он всем сердцем – за демократию. Но больше, чем демократия, ему дорог его друг Зелимхан Яндарбиев. И потому, дескать, Аднан особо это подчеркнул, помогать он будет совсем не демократии, а другу. На том и разошлись.
Это было весной 1991 года…
* * *
…Несмотря на дружбу с Яндарбиевым, Аднан, между тем, никогда не забывал, что он обязан его политическому визави – Д.Г.Завгаеву. Хотя бы за то, что некоторое время тому назад он уважил Аднана и провел у его постели два долгих часа. Причем, за все время первый руководитель Республики не позволил себе даже присесть. Это была не жалость, нет, и даже не дань уважения духу скованного недугом человека (все знали, что Аднан никому не позволял жалеть себя). Будучи первым секретарем партии, Завгаев, как никто иной, знал, каков вклад Аднана в чечено-ингушскую культуру. К его чести, он мог и оценить этот вклад! Что, если откровенно, было дано не каждому. Ходила даже легенда о том, как чиновники Министерства культуры СССР разворачивали ходоков, которые приезжали из Грозного в Москву за ассигнованиями на искусство.
- Зачем вам деньги на развитие культуры и искусства? – вопрошали они. – У вас же есть Аднан Шахбулатов! Каких высот вы еще хотите достичь!?
Я помню, как просветлело лицо брата, когда он услышал новость о том, что по личному распоряжению первого секретаря обкома КПСС Д.Г.Завгаева правительство Чечено-Ингушетии приняло решение о строительстве дома-музея Аднана Шахбулатова.
- Нет, нет, речь тогда шла не о доме-музее, а просто о доме, - поправил меня много лет спустя Доку Завгаев. Это было летом 2007 года в его кабинете на 8-м этаже знаменитой высотки Министерства иностранных дел на Смоленской площади. – Аднан жаждал пожить в собственном доме. В большом, просторном доме, в котором можно было бы принимать гостей-гастролеров. Они же бывали у него иногда целыми оркестрами! Или, чтобы можно было просто выкатить его кровать во двор, на веранду. Он же в своей душной комнатке видел лишь кусок неба в окно. И я пообещал Аднану, что исполню его мечту…
- Что вами двигало тогда?
- Ну, как же! Аднан внес неоценимый вклад в развитие культуры и искусства нашего народа. К людям такого масштаба, как он, должно быть особое, подчеркнуто-бережливое отношение. Я потому и не хотел перепоручать это дело кому-либо из подчиненных. У наших соседей, кстати, были Расул Гамзатов (в Дагестане), Кайсын Кулиев (в Кабардино-Балкарии), и к ним их власти относились с особым пиететом. У нас же такой практики тогда просто не существовало. И к людям такого уровня было формально-канцелярское отношение. Вот я и стремился переломить эту ситуацию…
В день, когда к нему в первый раз пришли архитекторы, Аднан был на седьмом небе от счастья. А месту для строительства дома мог, наверное, позавидовать любой подпольный миллионер. Это был берег Сунжи, недалеко от любимого места отдыха грозненцев – Парка культуры им. С.М.Кирова.
Вскоре здесь появились первые бульдозеры, и началась стройка.
Аднан с нетерпением следил за ней. Он каждый день посылал на берег Сунжи кого-либо из близких или знакомых, и по возвращении те рассказывали, причем в мелких деталях, как там продвигаются дела.
Остановила стройку война…
* * *
...Зелимхан Яндарбиев, несмотря на преграды Обкома КПСС, создал таки Вайнахскую демократическую партию. А вскоре они с Аднаном рассорились. Яндарбиев просил брата принять у себя дома и, тем самым, как бы благословить Джохара Дудаева. Аднан же всякий раз находил повод, чтобы, не обидев друга, отложить, оттянуть хотя бы на время нежеланную встречу.
Первым о приезде в республику Дудаева рассказал Аднану я. Это был первый в истории чеченского народа генерал, и, естественно, все мы гордились и восхищались им.
Чеченец – генерал!
К тому же – военный летчик!
Да еще – стратегической авиации!
Но вот политические взгляды генерала разделяли далеко не все. Он не раз обращался и ко мне тоже с просьбой устроить аудиенцию у Аднана. И однажды я договорился с обоими о сроках встречи. И как раз накануне ее (это был август 1991 года, последняя декада, по-моему) толпа сторонников Дудаева с ним во главе взяла штурмом офис Чечено-Ингушского телевидения. Буквально через полчаса генерал вышел в прямой эфир…
Несмотря на то, что сам был невыносимо категоричным человеком, Аднан не терпел насилие. Дудаева он слушал, говорят, с суровым лицом. Потом потребовал срочно разыскать меня по телефону.
- Не приводи ко мне своего друга-генерала! - гневно бросил Аднан в трубку. - С меня достаточно и заочной встречи с ним…
Но судьба все же свела их однажды. Будучи во главе раздираемого политическими противоречиями общества президент пришел тогда просить художника о моральной поддержке. Словно, памятуя о том, как Завгаев простоял у изголовья постели Аднана два часа, Дудаев тоже ни разу не присел за все время встречи. Но знай тогда Аднан, что генерал пришел в его обитель в сопровождении свиты охраны (телохранители заняли весь подъезд и две комнаты, однако брат не мог их видеть из своего кабинета), того бы не спасла от его гнева даже целая армия.
Разговора у них не получилось. И не могло получиться. Аднан был категорически против политики Дудаева на изоляцию республики и народа от Москвы…
* * *
В декабре 1988 года судьба забросила меня в Ленинакан. На третий день после страшного землетрясения. Признаюсь, я отправился в разбитую стихией и горем республику не за журналистской удачей. Но это другая история…
Вернулся дней через десять. Я не планировал писать о трагедии в Армении. Но ситуация сложилась так (это тоже отдельная история), что пришлось. И вот в урус-мартановской районке «Ленинская правда» вышел мой репортаж о землетрясении в Ленинакане. Он назывался «Лицо беды». В нем был один эпизод, где я описывал полуразвалившуюся девятиэтажку. Этот дом напомнил мне почему-то раскрывшийся бутон. Он раскололся лишь на самом-самом верху, начиная где-то с седьмого этажа. Стены разошлись, каждая в свою сторону. Вот я и написал – дом был похож на раскрывшийся цветок…
О той статье много говорили. В том числе, и на заседании бюро райкома партии, органом которого газета официально являлась (там, естественно, разговор шел, отнюдь, не о моих метафорах). И вот каким-то образом о статье узнал и Аднан. И попросил передать ему газету с тем репортажем.
Я передал.
Дня через два звонит Зоя:
- Тебя что-то Аднан спрашивал. Зайдешь?
Вечером я был у них. Аднан кивнул глазами. Указал на стул. Потом, повернув голову, в сторону кухни, крикнул:
- Зайнап, принеси-ка мне, пожалуйста, стакан!
Словно угадав его мысли, Зоя, принесла… чашку.
- Э-э, нет! – замахал руками Аднан. - Я же четко сказал: стакан. – И, протягивая его мне, - на, дорогой, напиши-ка небольшой рассказ об этом стакане. Что, не сможешь? Конечно, это не чашка, на которой есть различные узоры, ягодки, цветочки! Ее может любой школьник выразить словами. Но ты ведь у нас, – с иронией, – журналист!
Я примерился. Выразить в словах чистоту стакана было выше моих талантов. Ну, хрустальный. Ну, покатые бока. И все! Даже граней нет.
- Запомни раз и навсегда, писака, - подвел итог Аднан. - Цветок – это символ жизни! А ты в своем репортаже из Армении пишешь о трагедии, то есть, о смерти. Полагаю, не надо далее раскрывать суть чудовищной ошибки, которую ты допустил. Иди и сделай хотя бы после этого разговора выводы…
Добавлю только, что все, кто читал этот мой репортаж – как мэтры журналистики, так и начинающие репортеры – лишь нахваливали меня. Аднан же не прощал глупостей и вольностей. И мог сказать об этом в лицо каждому…
* * *
…Как ни странно, Аднан никогда не рассказывал мне временах своей учебы в столице. Я вот нынешним студентам читаю «лекции» о том, как надо и, особенно, как не надо, вести себя в Москве. Мне же было жутко интересно узнать о его студенчестве. И, конечно, о том, учился ли Аднан так же истово, как ругал меня за небрежность в учебе. Мне повезло – я получил ответы, что называется, из самых первых рук. Из архива Московского музыкально-педагогического института (Московской музыкальной академии) им. Гнесиных. И вот читаю:
«Характеристика на выпускника Чечено-Ингушского музыкального училища Шахбулатова Аднана Маккаевича…
Обучался с 1957 года. В июне 1960 окончил…
Обладает довольно ярким и самобытным композиторским дарованием. Неплохо владеет инструментом. Имеет хорошее общее развитие. Музыку любит и понимает. Эмоционален. Хорошо знает чеченский музыкальный фольклор. При благоприятных условиях может стать ярким представителем чеченской национальной музыкальной культуры…
В общественной жизни училища принимал слабое участие…
Директор Е.М.Павлова. Секретарь парторганизации А.П.Янова…»
А вот учебная карточка студента Шахбулатова А.М.: «Первый курс. Первый семестр. Физвоспитание – освобожден; спецподготовка – зачет; муз. семинар – зачет; гармония – зачет; ф-но – зачет; нар. творчество – зачет; сочинение – зачет; истор. муз. зар. стран – хор.; истор. КПСС – удовл. Второй семестр: акустика – зачет; педагогика – зачет; фортепиано – зачет; чтен. партит. – зачет; гармония – зачет; методика – зачет; зар. муз. – зачет; сочинение – хор.; нар.творч. – хор.; истор. КПСС – неуд. Физвоспит. – на осень; язык – ?»
Как видим, начал Аднан неплохо: в первом семестре почти по всем дисциплинам – сплошные зачеты и «хор». А вот во время второго семестра, весной 1962 года, не сдано уже три предмета. Повод для отчисления, ничего не скажешь. Но предметы-то – не профильные! Согласитесь, к сочинению музыки история КПСС, физкультура и язык имеют все же косвенное отношение. И потом, в алма-атинской средней школе, где во время ссылки учился Аднан, иностранный язык не преподавали. Словом, профессура пошла, видимо, с ним на компромисс, и Аднан покинул стены Гнесинки сам. «По состоянию здоровья» и «согласно поданному заявлению», как записано в той учебной карточке.
Я пытался узнать, что же стряслось тогда со здоровьем Аднана (или с эмоциональным состоянием), что он так легко распрощался с вузом. Впрочем, - не легко. На следующий год Аднан восстановился на курс к Г.И.Литинскому по рекомендации Секретариата СК РСФСР. Вот эта рекомендация:
«Ректору Государственного музыкально-педагогического института им. Гнесиных тов. Муромцеву Ю.В. Секретариат СК РСФСР обращается к Вам с просьбой о восстановлении тов. ШАХБУЛАТОВА А.
Тов. Шахбулатов поступил в институт им.Гнесиных в 1960 г. и выбыл по состоянию здоровья в конце мая 1961 г.
…Учитывая полное отсутствие национальных профессиональных композиторских кадров в Чечено-Ингушской автономной республике, Секретариат считает необходимым обратиться с настоящей просьбой. Секретарь Союза композиторов РСФСР В.ФЕРЕ»
Однако меня смутило то, что в заявлении самого Аднана сквозит какая-то легкомысленность. Или, может, это манер актуального в хрущевскую оттепель евтушенковско-рождественского нигилизма? Знаете, а на Аднана похоже! Помните, вдруг проснувшийся в 60-е годы интерес всего советского общества к «вольным» музыкантам (А.Галич, Ю.Ким, В.Высоцкий, Б.Окуджава) и «поэтам-горлопанам» (Р.Рождественский, А.Вознесенский, Е.Евтушенко). А те, стиляги и модники, собирали площади и публично демонстрировали власти свое неприятие. А теперь вернитесь к характеристике Аднана – как там сказано? «В общественной жизни училища принимал слабое участие». Вот именно. При этом не состоял ни в комсомоле, ни в партии. И по истории КПСС у него в зачетке, помните, стоит «неуд». В те времена позволить себе такое небрежное отношение к истории партии мог только отъявленный диссидент.
Ну и вдобавок, к этому времени Аднан уже сочинил с десяток песен, два романса, сонату, и наверняка, ощущая себя уже состоявшимся композитором, вполне мог пренебречь лекциями и семинарами!
Но вернемся к самому заявлению Аднана:
«Ректору Государственного музыкально-педагогического института им. Гнесиных т. Муромцеву Ю.В. от бывшего студента I курса ИТК ф-та. Очень прошу Вас восстановить меня в числе студентов вверенного Вам института. Обещаю, что никогда не буду пропускать занятий без особо уважительных причин (так подчеркнуто в тексте, причем, слово «особо» дважды: сначала самим Аднаном, затем кем-то еще – прим.авт.) и приложу все усилия (подчеркнуто Аднаном – прим.авт.) к тому, чтобы овладеть трудной (надо же! – прим. авт.) профессией композитора…» Дальше – еще любопытней: «Республика, которая меня направила в свое время учиться в Москву, очень нуждается в композиторских профессиональных кадрах. К сожалению, я прежде не отдавал себе отчета в том, что Республика крайне заинтересована в том, чтобы я учился… 14.III.62 г.»
Ну, не дерзкий ли тон!?
Однако позже мне стало известна, думаю, подлинная причина, по которой Аднан отлынивал от занятий в Гнесинке. Оказывается, в это же самое время, то есть, параллельно, он учился во… ВГИКе! ВГИК – это опять же едва ли не самый популярный и престижный тогда вуз: Всесоюзный государственный институт кинематографии, который окончили многие великие советские и зарубежные актеры и режиссеры. Аднан учился на режиссерском факультете, причем, в классе самого Сергея Аполлинариевича Герасимова! К сожалению, я не успел найти в архивах ВГИКа зачетку Аднана, чтобы сравнить ее с той, «гнесинской». Но, рассказывают, протокол собеседования Аднана во время вступительных экзаменов во ВГИКе хранится там, как образцовое…
* * *
Очень любопытна и история знакомства Аднана со своим самым известным однокурсником Иосифом Кобзоном. Оговорюсь сразу, они дружили. Я отчетливо помню, Аднан называл Иосифа Давыдовича всегда подчеркнуто ласково Йоськой.
«Йоська звонил».
«Йосик телеграмму прислал».
А Валентина Катаева называл Илюшей.
Совсем недавно из интервью известного дирижера Валерия Раевского я узнал историю о том, как познакомились Аднан и Иосиф Кобзон.
Пересказываю, не зная всей правды.
Когда Аднан поступил в Гнесинку (ныне Московская музыкальная академия им. Гнесиных), ему выделили место в той же комнате общежития, где жил Иосиф Давыдович. И, вот во время первой же ссоры, Аднан якобы швырнул в Кобзона чайником, который весил аж семь килограммов! Говорят, вспоминая этот неприятный эпизод своей жизни, Аднан всегда повторял с улыбкой: «Слава богу, что промахнулся тогда, не то оставил бы страну без великого певца, а себя без великого друга!»
Я позже расспросил маму и сестру Аднана, правда ли это, и, если да, то, как было на самом деле. Да, подтвердили обе, случай такой имел место. Якобы они не были тогда даже знакомы. А Кобзон не знал даже имени Аднана. Иосиф Давыдович был к тому времени, хоть и начинающим, но уже известным в московском свете, певцом. Иногда после концертов он возвращался в общежитие подшофе. И якобы вот вернулся как-то ночью после очередного успеха – Аднан же, стоя у плиты, читал в полумраке книгу.
- Эй, пацан, налей-ка мне чайку! - крикнул якобы Иосиф Давыдович.
- Чаю? - переспросил Аднан.
- Да, да, чаю…
Аднан поднял с плиты большой чугунный чайник и со словами: «На – держи!» запустил им в сторону Иосифа Давыдовича…
Так, рассказывают, и познакомились. Причем, стали закадычными друзьями. Как бы то ни было, согласитесь, так ласково – Йосик – не называют даже приятелей. Только друзей…
Говорят, именно во время учебы в Гнесинке, Аднан написал свою первую песню о родном городе (якобы это была курсовая работа). И ее первым исполнителем, рассказывают, стал как раз Иосиф Кобзон. К сожалению, я не смог отыскать ее, как, впрочем, и сотни (!) прочих произведений брата. Но нашел в Интернете слова другой песни Аднана о Грозном:
Ярче солнца светит как в сказке
Золотое море огней
Это город нефти и счастья
Это город жизни.
Я с тобою ласковый город
Словно песню слушал мечты
И с друзьями в юные годы
Строил людям эти мосты…
Здесь подругу детства я встретил
И узнал, что нам по пути.
Без нее не смог бы на свете
До желанной цели дойти.
Как приятно после работы
Поглядеть на зелень аллей
Приходить в любую погоду
На проспект с подругой своей.
Я люблю тебя город Грозный
Каждый камень дорог мне здесь.
Я с тобою в битве не дрогну
Сохраню в борьбе твою честь.
Вижу снова светит, как в сказке,
Золотое море огней.
Это город нефти и счастья!
Это город жизни моей!
Кстати, хотел бы особо подчеркнуть, что знаменитая «Песня о Грозном», которую исполняет Иосиф Кобзон, принадлежит не Аднану, а Оскару Фельцману. Чтобы было понятно, о какой песне идет речь, напомню ее слова:
«Песня лети, песня лети –
Обойди все горы.
Песня лети – всем расскажи,
Как живет наш Грозный!»
И еще, кстати. В эфире чеченского радио (иногда и телевидения) часто можно слышать сегодня песни Аднана, исполняемые безо всякой ссылки на него. Мало этого, нередко встречается и такая картина. Звучит объявление: «Шен илли дIаолу («Свою песню исполняет») Ахмед Ахмедович Ахмедов». А звучит при этом песня… Аднана. Нельзя так делать. Это – подсудное дело. Да и просто некрасиво! Дошло до того, как недавно поведала мне с горечью в голосе вдова композитора, что даже такую легендарную песню «Хьол хаза йоI», посвященную Аднаном, как известно, ей, молодые певцы выдают за свои собственные! Ладно, молодежь, но часто подобную небрежность (или все же бесцеремонность?!) позволяют себе и уважаемые исполнители.
Просто не хочу называть здесь имена.
Сейчас нами начата работа над юридическим оформлением прав на использование и распространение произведений А.М.Шахбулатова. Прошу прощения, но мы просто вынуждены были пойти на это…
* * *
…Больше всего на свете Аднан любил книги. Собирать. И читать. Не было для лучшего подарка, нежели томик стихов Лермонтова или какой-нибудь сборник рисунков художника.
Аднан гордился своей библиотекой. В те годы многие увлекались собиранием книг. Но Аднан отличался от всех тем, что еще и читал их.
И перечитывал.
Не было, казалось, на свете писателя, поэта, имени которого было бы неведомо Аднану. Услышав две строчки любого мало-мальски известного литератора, он безошибочно называл автора, а то и продолжал цитату. Увидев фрагмент какого-нибудь пейзажа, мог тут же сказать, чьей кисти картина, и к какой школе принадлежит сам художник. Так надо ли повторять, какое место занимали в его жизни книги?
И вот парочка историй, связанных с книгами.
8-летний Муса, племянник Аднана, очень любил рисовать. Как и все его, собственно, сверстники. И так же, как все они, рисовал Муса на всем, что подворачивалось под беспощадную детскую руку. В том числе, на газетах, обоях и, разумеется, книжках. И вот как-то Мусе попался очень удобный для рисования в этом возрасте «мольберт» - альбом великого художника Иеронима Босха…
Аднан был в ярости!
Больше всего за творчество Мусы влетело, конечно же, Зое. А маленькому автору же пришлось в назидание выслушать от Аднана цикл «лекций» о великих художниках эпохи Возрождения…
Не будет большим преувеличением сказать, что Аднан относился к книгам все равно, что к живым существам.
Как-то двоюродный брат